В статье «Россия - страна несчастных»
Юрий Аммосов поднял тему болезненную и мало обсуждаемую. Основной его
тезис – что русские не нация – довольно старый. В англоязычном мире эта
идея, наряду с ориентализмом, врожденной любовью к тирании,
порке, рабству, сращению церкви с государством и прочими российскими
пороками, является одним из столпов академической русофобии. Пожалуй,
единственное замечание - или, скорее, улыбку – вызвал сам выбор слов,
например, «Из всех народов мира, только русские не успели пройти
трансформацию в нацию». Тут противопоставляются слова-близнецы – народ
и нация. Первое слово русское, славянское, с корнем “род”, а второе –
латинизм, с корнем “nat”, переводящимся как... род. По-настоящему
понять, нация ли русский народ, можно только сравнив их, русских, с
другими народами на других языках. Без такого сравнения оценка
бессмысленна. И тут проявляется вся коварность языковой ловушки, в
которой мы оказались. На польский язык, скажем, сию фразу, как и на
многие другие европейские языки, перевести просто невозможно.
По-польски нация будет... narod, а польская нация - narod
polski. Заявление, что народ – не нация, родственно таким утверждениям,
что, де, принимать лекарство нужно орально, но к устам не подносить и в
рот ни в коем случае не брать, что маклеров на работе не держим, только
брокеры остались, что наш паркинг – не стоянка, а также – как мне,
нисколько не смущаясь, ответили по телефону в одной питерской конторе –
«у нас вам тут не контора, а офис!». Вспоминается один известный мне
случай, когда переводчик «перевел» обратно с английского формулу
графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность» как
«Ортодоксальность, Автократия, Национальность» (и да ведь, по-английски
уваровский рецепт традиционно воспроизводится как Orthodoxy, Autocracy,
and Nationality). Ирония нашего положения очевидна – национализм
европейского посола, тот самый национализм, которого не хватает
русским, вращается вокруг языка и его чистоты. Хоть есть нации (или
народы), обходящиеся без единого языка, они, скорее, исключение из
правил, и язык остаётся одним из основ национализма. Язык стал
связующим раствором немецкого национализма. Французы, периодически
впадая в паранойю, берегут чистоту своего языка. А финны – такие
оголтелые языковые шовинисты, что придумали замену "незаменимым"
импортным словам, таким как ресторан, телефон и спорт, и, самое
интересное, предпочитают свои слова чужим.
Нация ли русские? Судя по пренебрежению к языку и
языковой путанице, характерной для колониальных, но не устоявшихся
европейских народов, ответ далеко не очевиден. В 1996 году английский
историк Джеффри Хоскинг (Geoffrey Hosking) опубликовал толстую книгу
Russia - People and Empire, 1552 - 1917, переведенную на русский в 2000
году. Джеффри Хоскинг, профессор Школы славянских и восточноевропейских
исследований при Лондонском университете и эксперт по вопросам
национализма, считает, что русские – не народ, то есть не нация. Для
этого им не хватает солидарности друг с другом, общего сознания, и,
хоть он этого и не договаривает, объединяющей ненависти к врагам. Да и
врагов, к несчастью, нет. А ведь все формы европейского национализма
зародились при присутствии врага, которого можно было ненавидеть, или,
по крайней мере, угнетать. При формировании финского национализма в
20-е годы таким врагом были сделаны русские. Финский национализм – это
успешный проект создания национального государства, а не спонтанное
явление. Для австрийцев, у которых языкового элемента в национализме
нет (то самое исключение из правила, хотя и не совсем полное; австрийцы
гордятся своими диалектами), если верить историку Австрии
Брук-Шепарду (Gordon Brook-Shepherd), врагом, своеобразным идолом
наоборот, не для поклонения, а для выражения общей ненависти, то есть,
катализатором образования национализма, явились в начале века
итальянцы и южные славяне. Естественно, для ирландского национализма
примеренным врагом была Британская империя, а национализм англичан
сформировался, наоборот, во многом именно как угнетателей и
душителей. Кто знает, может и получится «создать» добрый национализм
совершенно без врага, но пока эта затея нигде не удалась. США, и без
того хищник плотоядный, периодически вынуждены скармливать пламени
своего национализма новых врагов.
У Хоскинга есть объяснение, почему русские люди
сидят по своим норам, дрожа и не высовывая нос. Империя, ради
сохранения самой себя и удержания чуждых народов в псевдофеодальной
зависимости, душила русский народ и подавляла ростки русского
национализма (тенденция эта достигла апогея в советское время). Хоскинг
считает, что Российская Империя была противоположностью Империи
Британской. Британская Империя оставалась всегда расистской, граница
между своими и чужими никогда не стиралась, и таким образом империя
стала ключом в образовании особой английской нации (или народа).
Английские подданные Империи никогда не задавались вопросом о равенстве
с покоренными, потому что сама постановка вопроса была
бы оскорбительна. Французская империя включала элемент равенства и
обещание лучшей жизни при офранцуживании, но ставила тому условием
ассимиляцию во французскую культуру и безоговорочное принятия
французского языка. Учебники истории для африканцев и вьетнамцев,
начинавшиеся словами “Nos ancetres les Gaulois ...” - не анекдот.
Насколько Франция и французские националисты были успешными в этом
занятии, можно оценить, вспомнив, что они ухитрились полностью
ассимилировать исторические народы и извести их языки, например,
прованский (Provancal, langue d'Oc), имевшие совсем недавно, в эпоху
Возрождения, собственную развитую литературу (справедливости ради стоит
заметить, что это почти удалось англичанам в Ирландии, Шотландии и
Уэльсе). Франция законодательно уже в 1539 (указ Ordonnance de
Villers-Cotterкts) закрепила исключительность и превосходство
французского языка. Сравним это с Российской Империей. Язык подданных
не входил в государственные интересы, и политика ассимиляции не
проводилась (за исключением нескольких слабых попыток при Александре
III). Русские не имели никаких преимуществ перед другими народами. Хуже
того, Российской Империи, на свою и нашу голову, удалось создать народы
с письменными языками там, где их раньше в помине не было. Российские
власти (а потом и власть советская) были готовы нянчиться с любым
зарождающимся национализмом, кроме русского. Русский национализм
вызывал у Империи беспокойство, а у советских властей – страх.
В своей книге 1996 года Хоскинг в качестве
доказательство раздвоения народа и государства пишет: «В русском языке
существуют два прилагательных: "русский" и "российский". Первое
употребляется со словом "народ", второе – со словом "империя"». Хотя
наблюдение замечательное и очень даже верное, тут Джеффри Хоскинг (как
и Юрий Аммосов с нацией-народом) попал впросак из-за богатства русского
языка. У нас мирно соседствуют российский и русский, германский и
немецкий (Германская империя и немецкий язык), финляндский и финский
(первое прилагательное относится к государству, а второе к этнической
принадлежность и языку), и так далее.
По Хоскингу, русские однозначно не нация и не народ,
но могут им стать, если избавятся от империи (или – если продолжить его
мысль до несимпатичного, хотя и логичного конца, что он сам боится
произнести, но к чему клонит – если заставят себя вести как имперские
хозяева).
Другое мнение у француза Эммануэля Тодда (Emmanuel
Todd), историка, демографа и экономиста и, пожалуй, одного из самых
ярких мыслителей современного мира. В отличие от Джеффри Хоскинга, Тодд
считает, что русские – народ, нация, но особая. Он выделяет два типа
нации. В первом преобладает обособленность (строгое деление
«свой-чужой»), которая ведет к этническому национализму, чья основа –
племя. Вторая модель, по его определению, «вселенская», тут любой может
стать «своим», если он отвечает определенным критериям, например,
языковым и религиозным. Национализм в таких обществах обычно
притупленный и образуется вокруг государства и его институтов. Древние
Афины, Англия, Германия, Япония – относятся к первому типу. Древний
Рим, Россия, Франция, Китай – принадлежат второй, «вселенской»
модели. Анализ Тодда основан на обычаях, связанных с передачей
наследства, а также на том, как родители относятся к детям. В первом
типе народов дети изначально видятся как неравные, предпочтение
отдается первенцу. Во втором типе – родители считают всех своих детей
равными.
Анализируя демографические данные десятилетий и
столетий, рождаемость и смертность, и совмещая их с другими факторами,
Эммануэль Тодд построил в 70 и 80 годы модель предсказуемости поведения
общества в будущем. Один из его выводов: уменьшающаяся рождаемость
ведет к модернизации, а также, в современном мире, к росту
демократизации и изменению национализма. Франция являлась, по
терминологии Тодда, империей “вселенского” типа. Однако демографический
провал, в котором она оказалась, и мобильность чужаков (явление,
кстати, очевидное в крупных городах России) изменили характер
французского национализма. Это же, утверждает Тодд, неизбежно
произойдет и в России, а также её ожидает демократизация и
восстановление роли полновесной великой державы.
Пророчества Тодда о России могут и сбыться.
В далеком 1976 году он издал книжку, известную
специалистам, но на которую широкая публика, по понятным причинам, не
обратила внимания. Книга называлась La Chute Finale – «Последнее
падение» (полное название La chute finale, essai sur la decomposition
de la sphere sovietique). Эммануэль Тодд, анализируя падающую
рождаемость и другие факторы (образование, потребление) в Советском
Союзе, сделал несколько поразительных выводов (за что его тогда немного
и пожурили), основной из них – что Советской Союз находится в состоянии
необратимого упадка и что жить СССР осталось немного, всего лет 15-20.
К слову о предсказаниях. Спустя 26 лет, Эммануэль
Тодд издал своеобразное продолжение первой книги. Французское название
работы - Apres l'Empire: essai sur la decomposition du systeme
americain. На немецком книга вышла под куда более лаконичным
заголовком: “Weltmacht USA. Ein Nachruf.”
Если перевести на русский – «Сверхдержава США. Некролог».
www.globalrus.ru
